и спешит освободить желание Ганса от всех искажений. Два жирафа – это отец и мать Ганса. Сама фантазия с этими животными достаточно убедительно объясняется недавним посещением парка в Шенбрунне и давнишним рисунком жирафа, который отец сохранил, а также, быть может, вследствие бессознательного уподобления пенису длинной и неподвижной шеи жирафа[207]. Можно отметить здесь, что жираф, животное крупное и любопытное по размерам своей «пиписьки», мог бы стать конкурентом лошади в ее устрашающей роли; то обстоятельство, что отец и мать выведены жирафами, дает нам новый намек, указание из области толкования образов лошадей, вызывающих страх.

Сразу после истории о жирафах Ганс делится двумя меньшими фантазиями – о том, как он проник в запретное пространство в Шенбрунне и как разбил стекло вагона на городском вокзале. В обоих случаях подчеркивается необходимость наказания за такой поступок, однако оба раза отец мальчика не улавливает значения этих фантазий, так что откровенность не приносит Гансу ни малейшей пользы. Зато в ходе анализа вновь возникает образ, до сих пор не получивший раскрытия; подобно неупокоенному духу, он не способен обрести пристанище, пока загадка не разгадана, а чары не разрушены.

Понять эти две «преступные» фантазии не составляет никакого труда. Они связаны с тайным желанием Ганса овладеть матерью. В разум мальчика как будто пробивается неясное представление о том, что следовало бы сделать с матерью, дабы подтвердить делом факт обладания. Этой ускользающей грезе он подбирает соответствующие образные картины, для которых общим является насильственное и запретное действие, а содержание которых удивительно хорошо подходит под скрытую истину. Мы можем теперь утверждать, что перед нами символическое представление коитуса, и очень важно, что отца мальчик воображает как непосредственного участника происходящего: «Я бы хотел сделать с мамой что-то запретное, не знаю, что именно, но знаю, что ты это тоже делаешь».

Фантазия о жирафах усилила во мне убеждение, зревшее с рассказа маленького Ганса о лошади, которая «придет в комнату», и я счел полезным именно тогда сообщить мальчику, что он боится отца, поскольку питает к нему ревнивые и враждебные чувства (это было существенно для прояснения бессознательных побуждений). Своим сообщением я отчасти истолковал страх перед лошадьми: мол, лошадь – это его отец, которого он небезосновательно пугается. Подробности вроде боязни чего-то черного вокруг рта и у глаз (усы и очки, признаки взрослого человека) казались мне прямым переносом страха с отца на лошадей.

Подобным разъяснением я сломил наиболее крепкое сопротивление Ганса, устранил главную преграду на пути к осознанию бессознательных мыслей, а его отец сам исполнял роль врача. Худшее в болезни осталось позади, материал для анализа начал поступать в изобилии, маленький пациент мужественно делился с нами подробностями своей фобии и вскоре стал анализировать самостоятельно[208].

Только теперь мы узнаем, перед какими объектами и впечатлениями Ганс испытывает страх. Он боится лошадей и того, лошадь его покусает (этот страх скоро совсем утихнет), а также повозок, мебельных фургонов и конок. Общим для всех последних является тяжесть груза. Еще он боится лошадей, которые трогаются с места, которые выглядят большими и массивными, которые быстро везут повозки. Смысл этих определений объясняет сам Ганс: он испытывает страх по поводу того, что лошади упадут, и постепенно включает в свою фобию все, что может как-либо способствовать этому падению.

Довольно часто случается, что подлинное содержание фобии, правильное словесное определение обсессивного порыва и т. п. раскрывается лишь после ряда психоаналитических усилий. Вытеснение затрагивает не только бессознательные комплексы, оно непрерывно атакует их производные и даже мешает больным осознать факты, напрямую связанные с болезнью. Аналитик нередко попадает в положение, непривычное для врача, когда приходится помогать болезни и привлекать к ней необходимое внимание. Но разве что те, кто совершенно не разбирается в сущности психоанализа, будут подчеркивать эту стадию работы и ожидать вследствие этого от анализа причинения вреда. Истина же заключается в том, что нужно изловить вора, прежде чем его вешать, и требуется определенное приложение труда ради того, чтобы подчинить те патогенные образования, на избавление от которых направлена терапия.

В своих замечаниях, сопровождающих историю болезни Ганса, я уже упоминал о том, что крайне поучительно углубляться в подробности фобий, тем самым выявляя верные впечатления о вторичной природе отношений между страхом и его объектами. Этим объясняется, почему фобии одновременно настолько смутны для восприятия и настолько строго обусловлены. Ясно, что материал для своих вторичных образований наш маленький пациент получил из наблюдений, сделанных из дома, окна которого выходили прямиком на двор таможни. По этой причине он также выказывал стремление, пусть и заторможенное беспокойством, играть с гружеными повозками, с ящиками, бочками и коробками, подобно уличным мальчишкам.

На этой стадии анализа он припоминает событие, довольно-таки безобидное само по себе, которое непосредственно предшествовало началу заболевания и которое можно, вне всякого сомнения, считать поводом к болезни. На прогулке с матерью он увидел, как впряженная в конку лошадь упала и задрыгала ногами в воздухе. Это событие произвело на него сильное впечатление. Он изрядно испугался и подумал, что лошадь умерла, а с того времени стал считать, что все лошади обречены падать. Отец разъяснил Гансу, что, когда лошадь упала, мальчик воображал отца, хотел, должно быть, чтобы его отец тоже упал и, следовательно, умер. Ганс не оспаривает такое толкование; несколько позже он в игре кусает отца – и тем самым показывает, что принял гипотезу об отце-лошади. Отныне его отношение к отцу становится иным, свободным от страха, приятельским и даже порой дерзким. Однако боязнь лошадей не исчезает, и по-прежнему непонятно, какую цепочку ассоциаций вызвало в его бессознательном падение лошади в конке.

Подведем промежуточные итоги: за высказанным страхом по поводу того, что однажды его покусает лошадь, скрывается более глубоко залегающий страх – перед падающими лошадьми; обе «породы» животных, кусающие и падающие, олицетворяют, как выясняется, отца мальчика, который непременно накажет сына за дурные желания против себя. Анализ между тем идет дальше, и мать мальчика, к слову, в нем уже не фигурирует.

Совершенно неожиданно и без всякого внушения со стороны отца в Гансе просыпается увлеченность «комплексом ка-ка», и он начинает выказывать отвращение ко всему, что напоминает ему об опорожнении кишечника. Отец, который, судя по записям, не слишком охотно следует за сыном в этом направлении, продолжает анализ и пытается подбирать толкования, желательные для него самого. Он вытягивает из Ганса воспоминание о Гмундене, прятавшееся под мысленной картинкой падения лошади. Оказывается, лучший приятель (и, быть может, конкурент за внимание девочек) Фрицль в ходе игры споткнулся о камень и упал, а из ссадины на ноге пошла